Тем временем Дождь исходил вдоль и поперёк все улицы, заглядывал даже в собачьи будки, но нигде не нашел Тумана, и уже начал беспокоиться, не случилось ли чего... Но тут выглянуло солнце, и Дождь поспешно нырнул под навес. «Как же я теперь вернусь домой без Тумана?» Он растерянно оглянулся, и увидел в окне девочку, которая махала ему рукой:

--Ты наверное Дождь?

Дождь согласно кивнул.

--Может это и не по правилам, но у тебя было такое грустное лицо, что я не выдержала. Туман у меня в гостях, и с ним все в порядке. Он просто сладко спит. Устал, наверно...

--Ура! -- обрадовался Дождь: -- Нашелся!

И тихонечко забарабанил по подоконнику. От радости.

А Туман спал и думал: «Это не страшно, что Дождь меня не нашел. Зато мы нашли нового друга...» И он легонько улыбнулся во сне.

Психея

В маленькой, узенькой улице стоял старый дом, бывший некогда храмом. В доме этом жил молодой ваятель, бедный, безызвестный... Он хотел воплотить в мраморе то чувство, которое стремилось из глубины его души вознестись к вечному и бесконечному. Но как воссоздать его, в каком образе? Мягкая глина послушно принимала под его пальцами прекрасные формы, но на другой день он, как и всегда, уничтожал созданное им накануне.

- Ты мечтатель! - говорили ему друзья. - И в этом твое несчастье! Происходит же все это оттого, что ты еще не жил по-настоящему, не вкусил жизни, не пил жадными глотками жизненный нектар.

Однажды он проходил мимо одного из многочисленных римских палаццо и увидал внутри двора садик, полный душистых роз. Перед ним промелькнуло видение - молодая девушка, дочь хозяина дома. Как она была нежна, воздушна, прелестна! Никогда в жизни не видывал он такой девушки! Ах, нет, видел в одном из римских палаццо на картине Рафаэля, в образе Психеи. Там она была написана красками, здесь явилась ему живая.

Она ярко запечатлелась в его сердце и мыслях; вернувшись в свою бедную мастерскую, он принялся лепить из глины Психею - знатную молодую римлянку, и впервые остался доволен своею работою. В ней чувствовалась жизнь, это была она!

Друзья, увидав статую, громко возликовали: в этой работе талант его выразился необычайно ярко; до сих пор его признавали только одни они, теперь его признает весь свет!

Глина прекрасно создает ощущение живого, тёплого тела, но не обладает белизной и прочностью мрамора. Психея должна была ожить в мраморе, и у художника даже имелся этот драгоценный материал…

Словно новая эра настала в бедной мастерской; в ней закипела жизнь, веселье, работа. Сияющая утренняя звезда созерцала, как работа продвигалась вперед. Сама глина, казалось, ожила и послушно принимала под рукою художника желаемые формы, передавала знакомые черты. Скоро они засияли высшею, совершеннейшею красотою.

- Теперь я знаю, что такое жить! - ликовал художник. Это значит - любить, увлекаться возвышенным, восхищаться прекрасным! То же, что называют жизнью мои товарищи, - обман, пузыри, вскакивающие на бродящей гуще, а не чистый, небесный напиток, приобщающий человека к истинной жизни!

Мраморная глыба была поднята на подставку, от нее начали откалывать кусок за куском, и мало-помалу грубая работа была выполнена, камень стал принимать формы живого тела, очертания божественно-прекрасного образа молодой девушки. Тяжелый камень превратился в воздушную, порхающую прелестную Психею, улыбающуюся небесною улыбкою, навеки запечатлевшуюся в сердце молодого ваятеля.

Звезда, сиявшая на румяном утреннем небе, видела все это и, право, поняла, что творилось в душе молодого человека, поняла и краску, вспыхивающую на его щеках, и блеск его глаз в то время, когда он воплощал в мраморе создание божье.

- Ты мастер, какие жили во времена древних греков! - говорили ему восхищенные друзья. - Скоро весь свет будет дивиться твоей Психее!

- Моей Психее! - повторил он. - Моей! Да, она и должна быть моею! И я такой же художник, как мои великие предшественники. Милосердный Господь даровал Мне талант, превознёс меня, как своего избранника!

И он упал на колени и со слезами благодарил Бога, потом опять забывал его ради нее, ради ее мраморного изображения, ради Психеи, словно вылепленной из снега и разрумяненной утренним солнцем...

Прошли столетия. Яркая звезда светила по-прежнему, все такая же светлая, крупная, какою была тысячелетия...

Однажды в саду рыли могилу; умерла молодая монахиня, и в это утро ее хотели похоронить. Вдруг заступ наткнулся на камень, сверкавший ослепительною белизною. Стали действовать заступом осторожнее, и из земли показалась женская голова, руки, ноги... Из могилы, куда хотели зарыть тело молодой монахини, извлекли при свете розовой утренней зари чудную статую Психеи, изваянную из белого мрамора. “Как она прелестна! Какое совершенство! Памятник искусства лучших времен! - говорили люди. - Кто создал ее?” Никто не знал этого, никто, кроме сияющей тысячелетия утренней звезды. Она одна знала земную жизнь творца Психеи, его испытания, его слабость и веру в человеческое достоинство. Бренная оболочка его распалась в прах, как и должно, но результат его стремлений, воплощение таившейся в нем искры божьей - Психея - осталась!.. И она никогда не умрет, она переживет самую память о своем творце, будет служить здесь на земле, проблеском его бессмертной души! И вот ее нашли, оценили и полюбили!

Ясная утренняя звезда, горевшая на румяном небе, обливала своим дрожащим светом Психею и освещала блаженно улыбавшиеся уста и глаза зрителей, созерцавших в немом восторге душу, изваянную из мрамора.

Всё земное истлевает, рассыпается в прах, забывается. Помнит о нем лишь звезда, свидетельница бесконечных времен; все же небесное само сияет и живет в памяти. Но и эта память может угаснуть, однако Психея живет вечно!

Г. Х. Андерсен

Птица

Все лето Заяц плел веревку, и к осени она у него стала длиной до неба.

«Приделаю крючок, – думал Заяц, – заброшу на звезду и…»

Прибежала Белка:

– Ты что делаешь, Заяц?

– Веревку сплел, – сказал Заяц.

– А зачем?

– Залезу на небо, – сказал Заяц.. – Хочешь, тебя возьму с собой?

– Возьми, – сказала Белка. Ночью высы-пали звезды.

Заяц забросил крючок на самую большую звезду, и веревка тонкой паутинкой протянулась от земли до неба.

– Лезь, – сказал Заяц.

– А ты?

– Я за тобой.

И Белка побежала на небо.

Заяц полез следом, но он не умел лазать по веревке, и поэтому сильно отс-тал.

– Ты где? Лезь скорее! – кричала Белка из темноты. А Заяц лез и лез и уже стал уставать.

– Где же ты? – торопила Белка. Она давно забралась на звезду и ждала Зайца. А Заяц раскачивался посередке, между небом и землей, и у него не было больше сил ни лезть вверх, ни спуститься на землю.

– Ну что ты там? – спросила из темноты Белка.

– Сил нет. Не могу, – сказал Заяц.

– Ты – как по веточке, как по веточке, – сказала Белка.

Заяц раскачивался во тьме, уши его трепал ночной ветерок, он видел далеко внизу родной лес, а вверху – большую звезду и понимал, что сейчас разожмет лапы и упадет.

«Все лето плел веревку, – горестно думал Заяц, – и вот…»

– Эй! – вдруг услышал он знакомый голос с земли. – Кто там висит? И другой знакомый голос ответил:

– Далеко. Не видно.

– Как ты думаешь, Ежик, кто там может быть?

– Птица, – сказал Ежик.

– Какая же птица висит посреди неба? «Редкая», – хотел сказать Заяц. Но про-молчал.

– Это Заяц! – крикнула со звезды Белка. – Полез на небо и вот застрял.

– Медвежонок, его надо спасать!

– Спасите меня, – тихо сказал Заяц.

– С каких это пор Зайцы стали лазать по небу? – проворчал Медвежонок и дернул за веревку.

– Ой, – тихо сказал Заяц.

– Как будем спасать? – спросил Ежик.

– Сейчас, – сказал Медвежонок. И убежал.

– Заяц! – крикнул Ежик. – Это ты?

– Я, – тихо сказал Заяц.